еще глоток и мы горим,
на раз-два-три

ты все равно не умрешь.

тихое его, немного надрывное, пробивающее и промораживающее до костей, чтобы вдохнуть полной грудью и задохнуться от боли соленого, расползающегося снопом иголок воздуха. чтобы вдохнуть - как рыба выкинутая на берег, последними усилиями, цепляясь за кислород, который на самом деле такой же, просто без воды отчего-то не живется.
Лухан думает - живи, ты должен жить. а сам такой же, медленно крошащийся побелкой потолок, у которого под белой краской водяные разводы и пятна неказистые, заставляющие отвести взгляд в отвращении. он такой же, в принципе, просто никогда себе не признается в этом, свято соблюдая свой каноничный, навязанный образ.

Лухан смотрит на небо - сотнями фонариков вспыхивают разом созвездия и он точно знает, что если провести сейчас длинную прямую, то это окажется медведица со своим ковшом. он точно знает - если волны накатывают на берег значит все нормально. мир не перевернут, пока ты крепко стоишь ногами на земле. и не важно что именно тебя держит.
прошлое.
будущее.
настоящее.
закрой глаза и ты сможешь увидеть вселенную, честное слово. закрой глаза и Шива не будет ломаться, а ты сам - тверже стали, не переломить. по крайней мере не сейчас. еще не пришло это самое время. закрой глаза и почувствуй, как медленно прогорают, превращаясь в пепел последние огоньки веры, когда-то теплившиеся всюду. хочется протянуть к ним ладонь - мягкое, согревающее тепло на кончиках пальцев, и раньше он правда обжегся бы о них, неумело, слишком неистово бросаясь в океан веры. теперь - растянет губы в легкой улыбке, с удовольствием ощущая чарующий свет.

все нормально. пока он существует - все нормально. не стоит бояться одиночества, даже если вместе все равно не собираешься больше в единое целое. Лухан прикрывает глаза, слушая ночной ветер, в волосах заплутавший и играющий между пальцев. Лухан думает. если бы их снова было трое им было бы намного проще. он бы не думал, что делает все за двоих.
но есть только маленький котенок с его ладонь, названый именем старшего и тихое урчание по вечерам, когда глаза не закрываются из-за бессонницы и оттого, что Шива опять все рушит. он просто не может за ним не смотреть, постоянно укоряя себя в страхе.
ты не должен ничего бояться, потому что тебе нечего бояться.
и если ушел один это не значит, что уйдет второй.

они всегда были ближе. потому, что только он мог восстановить пепелище, когда другой ненавидел. неистово ненавидел весь мир, хмуря свои брови и яростно затягиваясь сигаретой. они всегда были ближе, потому что Лухан чинил, перематывал липкой лентой все стыки, собирал по кусочкам, склеивая клеем. потому что Вишну никогда не опускал рук, пока Шива терялся, путался, пугался.
они всегда были ближе.
просто Вишну был звеном.

он и сейчас звено, кажется, сращивая Чанёля с миром, пытаясь всеми силами примирить эти две постоянно бушующие, убивающие друг друга стихии. и если бы он мог показать ему всю красоту, что время от времени видит своими глазами, то непременно бы сделал этого, только вот крылья обрезать не имеет права. не имеет права привязывать Шиву, вразумлять.
не имеет права рушить его свободу, потому что это совсем не его стезя. только быть рядом?
да. просто быть.

протягивать ему руку, когда тот цепляется - чаще за бутылку и перебитые стекла машин на аварийках, в мигалки сирен скорой помощи и полицейских, в громкие голоса из динамиков, или когда ветер несет его вперед - за мотоцикл, отсутствие шлема, гонки на самых невероятных скоростях.
Лухан просто должен быть рядом.
все в порядке, пока они вместе. пока он может ночью приложить ледяную ладонь ко лбу младшего, ощущая бесконечный жар. все в порядке.
Вишну умеет находить себя в мелочах, которые создает сам, старательно лепит из подручного материала. если не цепляться за Шиву, то ему просто нет смысла оставаться, ведь нечего сохранять. создание и разрушение, покинувшие созидание? он все еще может держать на себе то, что оставил после себя Брахма.
но это не его природа, быть Шивой.

/ и впрочем, иногда он сам совсем не против сбежать. если бы он мог скрыться, то обязательно бы отправился куда-нибудь, где никто его не найдет, только знает, что никогда один не сможет остаться. усталость, многовековая, тяжелая и разъедающая, когда ты смотришь и понимаешь что у тебя нет сил. ты больше не можешь. ты падаешь.
а потом понимаешь что падение твое - замедленное, чертовски замедленное и тянет тебя наверх надежда. как долго он пытается уничтожить ее в себе?
целую вечность, не меньше. тысячи лет стоят перед его глазами - тысячи лет саморазрушения, разрушения и смерти.
вечность к Вишну не приходит, потому что смысла, видимо, никакого нет. он сам отчаянно цепляется за свои осколки, сам старательно склеивает их засохшим от времени клеем, перерезая пальцы.
вечность вряд ли придет.
пока он сам борется с ней, тянется куда-то и что-то пытается изменить. пока он сам - не молчаливое безмолвие, а деятельное движение. но он не может оставить Шиву.
не время.

не сейчас./

Лухан загребает носками кед солёную морскую воду, смотря на тихую морскую гладь. подкидывает с тихим всплеском камень, волной перехватывая его на подлете и улыбается. тихо, спокойно.
отрешенно.
улыбается, потому что кто-то должен улыбаться. они оба горят, но если огонь Чанёля - огонь, не оставляющий после себя ничего, кроме пепла, то огонь Лухана - холодный, бушующий только внутри. он его не выпустит.
в конечном итоге Шива разрушит все до основания и еще не время, пока что не пора сдаваться.

чужая вера твоя жизнь, раздави ее.
Лухан кладет ладонь ему на плечо, мягко сжимая и чувствуя тепло, исходящее от разрушения. такой же. совершенно. и к черту что на голову выше, да голос иногда злой, раздраженный, пробивающий все чувства навылет, чтобы задохнуться.
рыба.
рыба.
рыба.
жалкая рыба.

раздави нас обоих.

[NIC]Lu Han[/NIC]
[AVA]http://s7.uploads.ru/PirdT.gif[/AVA]

Чанёль просыпается ранним утром от того, что что-то (кто-то) упирается ему в плечо и непривычная тяжесть чужого тела вдруг сдавливает грудную клетку: Бэкхён, прижимаясь лбом к руке, закидывает ногу на бедра, обнимая Чанёля, словно мягкую игрушку. Омега дышит сквозь слегка приоткрытый рот и если присмотреться, то в рассветной темноте можно заметить, как шевелятся чужие губы в попытках произнести слова.

От этого слишком мило: Чанёль помнит, как Бэкхён, чуть ли не рыдая от обиды, хлопнул дверью и больше не вернулся при свете дня; возвращение, по видимому, произошло в ночи, однако сон был потревожен именно сейчас, когда, преодолев обиду, спящий Бэкхён прижался всем телом. Мальчишка, никак не взрослый мужчина  -